Страх

Как побороть страх?  В Библии говорится, что самый большой грех – это страх. Тяжелее всего побороть страх смерти, но если от него освободиться, то можно продлить жизнь и побороть смерть.Освобождение от страха  смерти наиболее необходимо онкобольным. Как это сделать? А может быть так, как это сделал таежный отшельник Окентий?
       Георгий Марков. Роман «Сибирь».
     « - А вы давно здесь живете, дедушка? -  спросила она.     Окентий вскинул голову, посмотрел на нее пристально, придирчиво, вероятно решая, достойна ли она откровенности. С раздумьем сказал:- А вот вторую избу срубил. Одна уже сопрела.     - Значит лет тридцать-сорок? – постаралась уточнить Катя.     - Около того, а может быть и поболе.     - Не угнетает вас одиночество?     - Чего искал, то и нашел.     - Вы что же пошли на одиночество сознательно? Может быть по велению веры или в силу каких-то иных обстоятельств?     Окентий долго молчал. Понимал, что Катя вызывает его на открытый, чистосердечный разговор.     - Неверующий я, дочь, - наконец сказал он и странно выставил свое худощавое лицо.     - Не верующий ни во что? – спросила Катя, не спуская глаз с Окентия.     - Ни в бога, ни в черта, ни в царя, - переходя с писклявого голоса на твердый и резкий тон, ответил Окентий.     - Ну, а все-таки во что-нибудь вы верите? Без веры жить невозможно. Например, в материальность мира верите? В человеческое счастье верите?..     - Скажу, дочь, во что верю, - приподняв руку, остановил ее Окентий.     - Верю в Природу. Она была до нас вечно и будет после нас вечно. И существа будут, как и были. Такие ли, как при нас, или иные, но будут. Все от солнца, дочь. Солнце кончится – и земле конец. И будет это не скоро. Сосчитать нельзя – счету не хватит у человека. Потому что ум у них короткий. А что будет дальше, не знаю, но что-то все-таки будет. Ничего не может не быть.     « Стихийный материалист», промелькнуло в голове Кати, и она поторопила Окентия все тем же вопросом:     - А в счастье человека верите?     - Измельчали людишки, разменяли людское на зверское… Свобода от страха, дочь, в этом счастье человека… Я пробился, дочь, к этому через страдания. Гнет страха преследовал меня. В начале был страх, который внушала семья. Страх перед родителями. Потом страх перед обществом. С малых лет грозовой тучей висел над моей бедной головой страх перед богом. Пожалуй, самый большой страх. А страх перед царем? А страх перед нечистой силой? Перед голодом? Перед смертью? Я не жил, а трепетал, душа моя всегда была собрана в комок.     - И вы считаете теперь себя свободным от страха? – спросила Катя, когда Окентий умолк.     - Поборол. Навсегда поборол, - убежденно сказал Окентий.     - Как вам это удалось? Расскажите. – Улыбка тронула губы Кати, но она сдержала ее. Окентий мог ведь, и обидеться на ее недоверие, да и недоверие могло оказаться преждевременным.     - Человек, дочь, чем слаб, тем и силен:  душа. От нее он может стать суеверным калекой, которого то бог, то сатана будут преследовать каждую минуту, а может от нее же, от души, стать бесстрашным богатырем..., которому все нипочем.., подвластно самое неподвластное.     - Как достигнуть этого, дедушка?  Каждый, наверное, захотел бы стать богатырем.     - Един путь к этому -  душа должна восстать против страха.     - А страхи-то разные? Страх перед богом – одно, а перед голодом – другое.     - Побори поначалу один из них. Другие покажутся слабше. Только упорствуй, не отступай. Потом наступит торжество силы души.     - И все-таки, каким же путем шли вы? Это же очень интересно.     - Длинная дорога, дочь. В молодые годы довелось мне быть дьячком в трактовом селе. Попался мне батюшка неверующий. Он и заронил в мою душу вопрос: а всесилен ли бог?Есть ли он? Не придуман ли он людьми, чтобы держать каждого в страхе. Батюшка остер был на ум, но  охоч до зелья. Сгорел он белой горячкой, не дожив и до сорока годов. А след в моей душе оставил. Червяк вон и тот подтачивает двухаршинное дерево, а уж коли охватят тебя сомнения, то спасу от них нету. Покинул я православную церковь. Решил поближе узнать иноверцев. У татар жил, аллаху поклонялся. В городе чуть иудейство не принял, три года в синагогу ходил. Потом в староверчество ударился. Успокоения нигде не нашел. Куда не сунешься, везде страхом тебя, как жерновом давят. Вот тогда-то и ушел в тайгу. Рассуждал так: человек вышел из природы, его место там. Чем ближе к земле, тем ближе к естеству. Тем дальше от мерзостей человечески, тем дальше от страха…     - И нашли свое? – спросила Катя.     - Не сразу, дочь. Пока обрел свободу от страха в тайге, много воды утекло. Вначале поборол страх перед таинством леса. Узнал его и так и этак. И поверил, что нет в нем ничего – ни от бога, ни от сатаны. Одно естество. Было до нас, будет после нас. Перестал бояться шума леса. Поборол страх перед тишиной  в лесу. Перестал бояться леса днем, а особливо ночью. А потом узнал зверей, птиц и перестал их бояться. Поверил, что даже самый сильный  из них слабее человека.     - Трудно все это было? – увлеченная рассказом Окентия, его откровенностью и  доверием, спросила Катя.     - Трудно. Не раз собирался убегать отсюда. А только куда убежишь? От одного страха к другому. Выгоды – никакой.     - Случалось, вероятно всякое? – опять спросила Катя.     - Случалось, - подтвердил Окентий и продолжал: - Привел как-то Степан Лукьянов ко мне своего сынишку. Лет восемь ему было. Ну, пошел мы с ним на луга, тут поблизости. Смородина в тот год по прибрежным тальникам уродилась. Собирали ягоду целый день и припозднились. Вижу: малец притомился, а ходу до избы много. Решил я переночевать на лугу. Выбрал я стог, сбросил с него верх, и улеглись мы с мальцом. Бок к боку…Парень мой как лег, так сразу и уснул. Я лежу, любуюсь звездным небом. Вдруг слышу – в реке что-то забултыхалось. Видать берег подмытый, обвалился – так подумал попервости. Потом слышу, кто-то сильно фыркает, На коня не походит, коров тут поблизости нет. В кустарниках дрозд-пересмешник защелкал, а это примета наивернейшая: медведь идет. И точно: направляется прямо к стогу, отфыркивается, сопит, стряхивает с себя воду. Вот тут и  почуял я, как зашевелились у меня на голове волосы. « Что,  - думаю. – делать, если полезет на стог? Ведь парень мой от испуга речи лишиться может».  Оружия у меня никакого. Один топор, и тот у стога. На земле остался. Замер я. А сам мысленно гою зверя прочь… Ну, походил он  возле стога, поводил носом с шумом и все-таки почуял, чего я хочу: поплелся к реке. Снова забултыхала вода. Потом стихло все. Дрозд-пересмешник тоже умолк. Так и пролежал я с открытыми глазами до рассвета. А как только парень проснулся, поправили мы макушку у стога и пошли к избе… Парню я – ни  слова, а отцу рассказал, что было ночью. Степан аж руками всплеснул… А я с той поры и ружье перестал в руки брать. Понял, что нету сильнее оружия, если нету в тебе страха. От семи смертей сбережет это.      - И сейчас без ружья ходите? А чем же кормитесь?     -  А зачем мне ружье, дочь? Я не охотник. Зверя и птицу не бью. Кормлюсь рыбой. А кроме того, грибами, ягодами, кедровыми орехами, таежной овощью.     - Есть  и такая?     - А как же! Колба, щавель, дикий чеснок. Таежный огород, - чуть усмехнулся Окентий.     - А худых людей не боитесь?     - А чего им с меня взять? Да и люди эти не лесные. Дальше тракта им пути нет.     - Хорошее это самочувствие, дедушка, ничего-ничего не бояться, - не без зависти вздохнула Катя».           Вот и думается, что лучше: заживо умирать в    «пчелиной соте» на этаже с холодной батареей, капающей ржавой водой из крана и промышленной пищей, законсервированной химией, или – уехать в заброшенное дальнее село, занять брошенную хату у леса и реки  и, воссоединившись с Природой, начать новый образ жизни?..                Иногда мне предвидеться, что люди рано или поздно вернуться в свою Богом предназначенную обитель – жить на земле. Интенсивный побег людей в города заставит их бежать обратно, ибо в городах будут бушевать массовые моры. Они уже есть, только мы  еще мало ощущаем их.     Но чтобы там ни было, надо хотеть жить, очень сильно хотеть – это  главное условие для каждого и в особенности для онкобольного. Побеждает болезнь тот, кто хочет жить. Кто же опустится духом и не захочет жить – умрет.       Вспомните смерть Иллюшечки из романа Достоевского  «Братья Карамазовы». В очередной приступ болезни  мальчик перестал упираться смерти, отпустил себя и тотчас умер. Напротив, девяностолетний дед Марей из романа «Соль земли» Георгия Маркова. победил тяжелейшее воспаление легких одной силой воли и желанием жить. Ему еще надо было найти своего сына, которого он грудным ребенком в довоенные годы отдал чужим людям, потому что умерла его жена.  И кода дед Марей узнал.., но об  этом в следующем продолжении.